и когда после чая старик заикнулся, что ему, мол, «пора и честь знать», Отец Маршалси, поднявшись с кресла, чтобы проститься с ним, как-то особенно приосанился и распрямил спину.
– Это не называется шиллинг, Нэнди, – сказал он, вкладывая ему в руку монету. – Это называется табак.
– Чувствительно благодарен, уважаемый сэр. Я и куплю табаку. Благодарствуйте, мисс Эми и мисс Фанни, желаю вам всего самого лучшего. Покойной ночи, мистер Кленнэм.
– Смотрите же, не забывайте нас, Нэнди, – напутствовал Отец Маршалси гостя. – Непременно приходите, как только вам опять случится быть в городе. Вы должны навещать нас в каждый ваш отпускной день, иначе мы обидимся. Покойной ночи, Нэнди. Осторожней спускайтесь по лестнице, Нэнди; там много шатких ступеней. – Он еще постоял в дверях, глядя ему вслед, потом воротился в комнату и со вздохом удовлетворения сказал: – Прискорбное зрелище, мистер Кленнэм, счастье еще, что он сам не сознает, во что превратился. Жалкий старик, настоящий обломок крушения. Главное – никакого чувства собственного достоинства; оно в нем убито, уничтожено, растоптано в прах!
Поскольку посещение Кленнэма имело определенную цель, побуждавшую его не торопиться с уходом, он пробормотал в ответ что-то неопределенное и вместе с хозяином дома отошел к окну, чтобы не мешать Мэгги и ее маленькой маменьке мыть и убирать посуду. От него не укрылось, что Отец Маршалси встал у окна в позе благосклонного и милостивого государя, и жест, которым он отвечал на приветствия проходивших по двору подданных, весьма напоминал собою благословение.
Когда Крошка Доррит снова разложила работу на столе, а Мэгги – на постели, Фанни встала и принялась завязывать ленты своей шляпки, собираясь уходить. Кленнэм ввиду наличия упомянутой цели по-прежнему не торопился. Вдруг дверь распахнулась, на этот раз без стука, и в комнату вошел мистер Тип. Он поцеловал Эми, поспешившую ему навстречу, кивнул Фанни, кивнул отцу, мрачно покосился на гостя и, не говоря ни слова, уселся за стол.
– Тип, дорогой, – мягко заметила ему Крошка Доррит, смущенная его поведением, – разве ты не видишь…
– Вижу, Эми. Если ты о том, что у вас тут кто-то есть – если ты вот об этом, – сказал Тип, мотнув головой в сторону Кленнэма, – так я вижу.
– И это весь твой ответ?
– Да, это весь мой ответ. И смею думать, – с высокомерным видом прибавил мистер Тип после минутной паузы, – смею думать, вашему гостю понятно, почему это весь мой ответ. Иначе говоря, вашему гостю понятно, что он поступил со мной так, как с джентльменами не поступают.
– Нет, мне непонятно, – спокойно возразил виновник его благородного гнева.
– Неужели? В таком случае позвольте разъяснить вам, сэр, что, если я обращаюсь к некоему лицу с деликатной просьбой, с настоятельной просьбой, с вежливо изложенной просьбой о небольшой временной ссуде, которую ему ничуть не трудно – заметьте, ничуть не трудно! – удовлетворить, и если данное лицо отвечает мне отказом, я нахожу, что оно поступило со мной так, как с джентльменами не поступают.
До сих пор Отец Маршалси молча прислушивался к словам сына, но, услышав последнюю фразу, он тотчас же сердито вскричал:
– Как ты смеешь…
Но сын перебил его:
– А вот так и смею, и не начинайте городить всякий вздор. Что касается тона, который я принял по отношению к данному лицу, так вам бы следовало гордиться тем, что я защищаю семейное достоинство.
– Он прав! – воскликнула Фанни.
– Семейное достоинство? – повторил отец. – Ты говоришь о семейном достоинстве? Так я, стало быть, дожил до того, что мой сын учит меня – меня! – что такое семейное достоинство!
– Слушайте, отец, не стоит нам, право, препираться и заводить скандал из-за этого. Я пришел к заключению, что данное лицо поступило со мной так, как с джентльменами не поступают, и больше тут говорить не о чем.
– Нет, сэр, тут есть о чем говорить, – возразил отец. – Есть о чем говорить. Ты пришел к заключению! Ты пришел к заключению!
– Да, я пришел к заключению. Что толку без конца повторять это?
– А то, – вскричал отец, распаляясь все больше, – что ты не имел права приходить к такому чудовищному, такому – кхм – безнравственному, такому – кха – отцеубийственному заключению. Нет, мистер Кленнэм, прошу вас, не заступайтесь, сэр. Тут речь идет о – кхм, – о принципе, а принцип для меня важней даже соображений – кха – гостеприимства. Я возражаю против утверждения, высказанного моим сыном. Я – кха, – я отказываюсь его признать.
– Да при чем тут вы, отец? – бросил через плечо сын.
– При чем тут я? При чем тут я? А притом, сэр, что это затрагивает мое собственное – кхм – достоинство. Утверждая нечто подобное, вы, сэр (он снова достал платок и вытер им лицо), оскорбляете мои лучшие чувства. Предположим, что я сам бы обратился к какому-нибудь лицу или – кхм – лицам с просьбой – с деликатной просьбой, с настоятельной просьбой, с вежливо изложенной просьбой о небольшой временной ссуде. Предположим, что упомянутое лицо легко могло бы удовлетворить эту просьбу, однако не пожелало удовлетворить и ответило отказом. Значит ли это, что я должен выслушать из уст родного сына, что со мной поступили не так, как принято поступать с джентльменами, и что я – кха – допустил это?
Эми кротко попыталась успокоить расходившегося отца, но не тут-то было. Он твердил, что его достоинство задето и что он этого не потерпит.
Как, он должен в своем доме, от своего сына выслушивать подобные вещи? Как, он должен терпеть унижения от собственной плоти и крови?
– Да какие там унижения, все это одни ваши выдумки, отец, – возразил молодой человек недовольным тоном. – Мои заключения совершенно вас не касаются. И мои слова тоже совершенно вас не касаются. Нечего принимать все на свой счет.
– А я вам говорю, сэр, это меня весьма даже касается! – воскликнул отец. – И я с глубоким возмущением должен заметить вам, что, если бы у вас была хоть капля не скажу совести, но хотя бы – кхм, – хотя бы уважения – кха – к щекотливым и деликатным обстоятельствам вашего отца, у вас язык бы не повернулся высказывать такие – кха, – такие противоестественные взгляды. Наконец, если уж отец для вас – ничто, если вы пренебрегаете сыновним долгом, то вы ведь все-таки – кхм – христианин. Надеюсь, вы не записались в – кха – в атеисты. А в таком случае позвольте вас спросить, разве это по-христиански – бесчестить и хулить некое лицо за то, что оно один раз ответило вам отказом, когда это же лицо – кха – в другой раз может удовлетворить вашу просьбу? Разве истинный христианин не должен – кхм – повторить свою попытку? – Вдохновленный